Неточные совпадения
— А ты, кажется, все еще философствуешь о
женщинах, вместо того чтоб
целоваться с ними?
— Сбоку, — подхватила Пелагея Ивановна, — означает вести; брови чешутся — слезы; лоб — кланяться;
с правой стороны чешется — мужчине,
с левой —
женщине; уши зачешутся — значит, к дождю, губы —
целоваться, усы — гостинцы есть, локоть — на новом месте спать, подошвы — дорога…
Тетка покойного деда рассказывала, — а
женщине, сами знаете, легче
поцеловаться с чертом, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки были свежи и ярки, как мак самого тонкого розового цвета, когда, умывшись божьею росою, горит он, распрямляет листики и охорашивается перед только что поднявшимся солнышком; что брови словно черные шнурочки, какие покупают теперь для крестов и дукатов девушки наши у проходящих по селам
с коробками москалей, ровно нагнувшись, как будто гляделись в ясные очи; что ротик, на который глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись, на то и создан был, чтобы выводить соловьиные песни; что волосы ее, черные, как крылья ворона, и мягкие, как молодой лен (тогда еще девушки наши не заплетали их в дрибушки, перевивая красивыми, ярких цветов синдячками), падали курчавыми кудрями на шитый золотом кунтуш.
Когда же учение окончилось, они пошли
с Веткиным в собрание и вдвоем
с ним выпили очень много водки. Ромашов, почти потеряв сознание,
целовался с Веткиным, плакал у него на плече громкими истеричными слезами, жалуясь на пустоту и тоску жизни, и на то, что его никто не понимает, и на то, что его не любит «одна
женщина», а кто она — этого никто никогда не узнает; Веткин же хлопал рюмку за рюмкой и только время от времени говорил
с презрительной жалостью...
Мартын Степаныч,
с своей стороны, тоже был совсем готов к отъезду, каковой несколько замедлился тем, что Иван Петрович, прощаясь
с другом своим и вообразив, что это, может быть, навсегда, расчувствовался и расплакался, как
женщина, а потом, неизвестно почему, очень долго
целовался с Аггеем Никитичем,
с которым и знаком был весьма мало.
Последнее совершалось следующим образом: на ветку березы подвешивался березовый венок, и желающая покумиться
женщина вешала на шнурке в середину венка снятый
с шеи тельник; затем кумящиеся становились по обе стороны венка и единовременно целовали крест
с двух сторон,
целуясь в то же время друг
с другом.
— Что же ты, дура, давно мне не скажешь, — проговорила Перепетуя Петровна, вставая проворно
с постели, насколько может проворно встать
женщина лет около пятидесяти и пудов шести веса, а потом, надев перед зеркалом траурный тюлевый чепец,
с печальным лицом, медленным шагом вышла в гостиную. Гостья и хозяйка молча
поцеловались и уселись на диване.
— Бог простит, Бог благословит, — сказала, кланяясь в пояс, Манефа, потом поликовалась [У старообрядцев монахи и монахини, иногда даже христосуясь на Пасхе, не
целуются ни между собой, ни
с посторонними. Монахи
с мужчинами, монахини
с женщинами только «ликуются», то есть щеками прикладываются к щекам другого. Монахам также строго запрещено «ликоваться»
с мальчиками и
с молодыми людьми, у которых еще ус не пробился.]
с Аграфеной Петровной и низко поклонилась Ивану Григорьичу.
Толпа спешно всколыхнулась. Стали прощаться. Шатающийся, пьяный солдат впился губами в губы старухи в черном платочке, приник к ним долго, крепко; больно было смотреть, казалось, он выдавит ей зубы; наконец, оторвался, ринулся
целоваться с блаженно улыбающимся, широкобородым мужиком. В воздухе, как завывание вьюги, тоскливо переливался вой
женщин, он обрывался всхлипывающими передышками, ослабевал и снова усиливался.
Да сказать ли уж всю правду? Это самое утро у Домбровича… я еще никогда не была так молода. Наши tête-à-tête
с Николаем были, уж конечно, ниже сортом. Мы возились, как ребятишки, или
целовались до отвращения; а тут я чувствовала в себе человека. Во мне пробудились и ум, и красноречие, и вкус — все, что составляет прелесть
женщины.
Наверное,
целовалась… Павел не осмеливается даже взглянуть на нее, а она
целовалась, и, вернее всего,
с Петровым, — он самоуверенный и наглый. А потом когда-нибудь она отдаст ему и свое тело, и
с ним будут делать то же, что делают
с продажными
женщинами. Какая мерзость! Какая подлая жизнь, в которой нет ничего светлого, к чему мог бы обратиться взгляд, отуманенный печалью и тоскою! Почем знать, быть может, и теперь, уже теперь, у Кати есть… любовник.
Она чистенькая и только догадывается, но не позволяет себе думать о том, что существуют развратные
женщины и болезни — страшные, позорные болезни, от которых человек становится несчастным и отвратительным самому себе и стреляется из револьвера, такой молодой и хороший! А сама она летом на кругу носила платье декольте, и когда ходит под ручку, то близко-близко прижимается. Быть может, она уже
целовалась с кем-нибудь…